разноцветные пятна перед глазами каждый вечер среды и воскресенья [ чаще - опасно ] , глухое раздражение от громких звуков, потому что приходится орать, чтобы передать нужную информацию, и светомузыки - это его способ выживания, приспособления, как какого-то сраного симбиота. ровно также он приспособился к жизни под боком у тома, тихо, словно мышь, незаметно пробравшись коту под кожу. не спрашивая разрешения, не ожидая дозволения, чтобы класть ноги на стол, хавать из холодильника последний глазированный сырок или копаться в чужих личных вещах. существуя на фоне  кошачьего недовольства сложившимися обстоятельствами и отвечая на претензии выставленным средним пальцем [ самый простой и понятный жест ] . джерри появляется, когда ему вздумается, тогда же и исчезает на столько времени, насколько нужно - и кто из них двоих ещё гуляет сам по себе. не в его силах отказаться от привычного образа жизни, от порченого способа заработка, от ритуала съема, который выстреливает всегда.

к тебе или ко мне?

джерри никогда не задает этот вопрос сам, лишь подводит к нему невербально давая понять, что "не против", чтобы потом благосклонно ответить, если рот не занят чужим языком

[indent]  [indent] к тебе

они все любят по-разному, но джерри старается выбирать мало-мальски похожий контингент, избегая видеокамер, воровато стараясь не палить лицо [ небрежно аккуратен до болезненного ] . мышь играет по-крупному, ставит на кон свое "без определенного места жительства", свое "никто не станет искать мальчишку-сироту", свое "нужен этому миру, как собаке карман". таких, как он без стеснения пускают в расход, как только дело начинает пахнуть жареным, поэтому джерри всегда работает один. меньше рисков, меньше ответственности, меньше шансов подставиться.

обычно его показательно расхлябаного, развязного в действиях [ с этим парнем точно можно будет поиграть и весело провести время ] везут в отель. в отелях никакая шумоизоляция, ноль процентов попасться с поличным своей жене, простыни, которые не нужно стирать, и ожидание незабываемого вечера.

весьма размытое понятие. в девяносто девяти процентах из ста, повстречав джерри, наутро точно обзаведешься подобным вечерком в своей автобиографии, в итоге оставшись без внушительной части налички, без банковских карточек, без дорогих часов, брюликов и прочих вещей, что можно налегке утащить из дома или из легкомысленно брошенного в углу портмоне. схема отработанная и проверенная годами, но осечки и у снайпера бывают.

каждый извращенец всегда действует одинаково и чем больше жира на их пузе и седых волос на висках, тем большее количество нулей скрывается на счету [ самая легкая математическая пропорция в его жизни ] . для таких мышка и расставляет свои крепкие сети. по плану его как обычно должны были привезти в пентхаус на последний этаж самой дорогой гостиницы или хотя бы номер люкс с охлажденным шампанским; должны были говорить пафосные комплименты и то, какой он хороший мальчик, сально гладя его по заднице [ не зря же обтянул ее черными скинни ] . но что-то идет не так, и вырубается не клиент во время страстной прелюдии, а он сам на заднем сидении чёрного, как его жизнь, бентли.

выводы неутешительны и откровенно хуевы. за ним следили, и наверняка, не один день.

вместо положеных пяти звезд джерри, как в лучших традициях фильмов о заложниках или серийных убийцах оказывается в каком-то сраном холодном подвале с сырыми потолками и пристегнутой наручниками рукой к трубе. та уже порядком затекла - каждое лишнее движение причиняет дискомфорт и боль - беспрерывно дёргать ею в попытках выбраться - бесполезно. по ощущениям находится он здесь не первые сутки, и даже не вторые [ живот крутит от голода - давно забытое воспоминание ] . периодически его захаживает проверять какой-то хрен, пафосно покручивая стволом в руке "не вздумай дергаться - отстрелю что-нибудь" и не произнося ни слова. только мерзко скалится, будто познал, что есть жизнь на марсе. периодически дает по морде или бьёт тяжелым ботинком в живот. ублюдок.

кровь на губах неприятно засыхает, чтобы потом снова болезненно заныть от заново треснувшей раны. смирение к мыши приходит довольно быстро, потому что верить в чудеса он перестал лет эдак.. никогда не начинал. просто однажды он должен был попасться, рано или поздно.

из природной вредности решает развлечься напоследок, а его "охранник" - единственное живое пятно в этой дыре. звякнув цепью, чтобы привлечь к себе внимание, когда его посещают в очередной раз, вызывающе скалится в ответ.

- отлить хоть можно? а то запачкаю тут ваш дорогой паркет.

под читателем будет видно

под читателем будет видно

и что там - за наготой любимого тела, от которого исходит тепло воспоминаний из детства? Что в его присутствии рядом, когда они даже в молчании стараются приблизиться столько же, сколько и отдалиться, словно случайно соприкасаясь телами, оказавшись в плену разделенной постели, что вдруг начала удручать теснотой? Что в недвижимом любовании Кэйей, простертым за дробной штриховкой ресниц, и что в собственной уязвимой безмолвности, когда мысль заседает натугой в конечностях и хочется вызволить ее через жест, но руки держимы упрямством и страхом?

им только держать простыню. Только сжать одеяло по очерку кромки. И, может, украдкой задеть чужие руки напротив, чтобы свои приспособить в для них невозможный покой.

им ведь хочется трогать, им надо сжимать. Им нужно ощупью изучить мягкость кожи, рассекая плавными изгибами бедер ладонь, что все еще жжется, как может не только лишь пламя, но лед, что обжигающе липнет к подушечкам пальцев...

а он заставляет их просто лежать. Покоиться, не придавая значения тому, что раскинуты они уязвимо, как лавандовы ветви у лица на подушке, с неосознанной, быть может, намеренностью заграждая его от любовника, будто мешая тому обнаружить ранимое чувство во сне. Осколками воспоминаний от юноши, пылью осколков от мальчика - от всех воплощений себя, что в очерствевшем взрослении было скинуто отшелушенной кожей, явив уже грубое, строгое, неприкасаемо черствое, что истощило наивную нежность в угли и, раскрошивши золою, пустило по ветру.

он прежний о близости с Кэйей не мог и помыслить. Тогда невиданной значимостью обладало даже что-то невинное, что мастер Дилюк бы уже не заметил сейчас, но в то время он весь заходился взволнованным трепетом, а пересечение рук, сплетение пальцев - переливались искрами капель в душе, что впервые тогда ощущалась так явно, точно до этого тело было пусто. Дилюк любил его слишком уж долго: от момента, когда признание в чувствах созревало как гроздь и до мгновения, что отравило ягоды горечью, а их послевкусие врезалось в память, разрастаясь корнями из косточки... Слово “люблю” всегда волновало, но нерешительность влюбленного мальчика была не под стать сожалению взрослого, которого успело настигнуть разочарование в любви, что побудило воздвигнуть стены из холодности. Кэйа мог знать, как мог обратиться к воспоминаниям прошлого, где были улыбки и смех, и лежание в траве под лучащимся солнцем, и терпкая сладость на складочках плоти, когда случилось впервые украсть поцелуй. Он мог догадаться, а, значит, однажды сумеет использовать. Дилюк неприязненно верит, что Кэйа лишь развлекается с ним, и оттого его как кошмар гонит из спальни с первым же проблеском, чуть только снаружи спадет темнота, и ясность развеет пленительность грезы.

Кэйа это запах вина, от которого мысли его заплетаются кружевом, отлетая в бессмысленность с первым глотком. С ним все легко - вернее, жизнь становится легче в постели, как если бы ее размягчил алкоголь, и поэтому там с наготой обнажается внутренний пламень, что в дневной неприступности погруженный в лед. иронично, должно быть, его согревает отмеченный крио? В близости с Кэйей он чувствует столько тепла, сколько никак не найти в своем собственном, словно огню в нем самом не хватает сил разгореться, равно как и покинуть пустую разметку костра.

ладони Рагнвидра горячие, но именно прикосновения Кэйи искристы.

его поцелуи со вкусом полуденной смерти напоминают блаженное забытие в выпивке, где - с пригубления до полновесных глотков, - реальный мир, так же с шажочка до широкого шага, меняется местами со сном, удаляясь в размытую даль неосознанности. Все дальше и дальше, пока от них обоих не останется по одной оболочке, пустой, но свободной от призраков прошлого, а, значит, живущей в свободном от диктатуры мыслей теперешнем. Из не подавляемых собой ощущений Дилюк мог бы выстроить даже подобие любви, собрав ее из касаний и взглядов, облекая живое тепло в удобную форму и прощая животные слабости тела...

как будто есть за этим что-то сильнее и глубже, кроме продиктованной неудовлетворенным желанием привычки, что исцелить должна его ядом, как затяжную болезнь, лечение которой ступает по тонкому льду убиения носителя. Прими чуть-чуть больше и ты неизбежно пропал, оказавшись под властью отравы, но  лучше ли дальше ковырять ее пальцами, как заражаться простым нахождением рядом, переживая укол неизменной иглы?

Кэйа встает, одевается - обратная прошлой череда ритуалов, что по-новому расставляет акценты, с чарующей плавностью укрывая сгибы и контуры, пряча россыпь и росчерки бликов, которыми издали свет обозначил объем. Он, должно быть, торопится, но почему-то его облачение кажется мучаще медленным, не соблазняющим, как разоблачение до, а считающим время в песочных крупинках. Позови его, попробуй окликнуть. сделай хоть что-нибудь, чтобы сохранить теплоту смятых простынь, не оставаясь - как днями до этого - в хмуром спокойствии, помещая того за опушку ресниц.
за ними шорохи ткани, за ними - почти незаметная кладка шагов.

искусительна легкость грядущей разлуки, в которой ткутся обычные, но доверительно-близкие жесты, как если бы между ними не было никаких недомолвок, и в нежной влюбленности они не спешили расстаться, а просто каждому полагалось вернуться в рутину привычного дня и сделать это лучше было бесшумно, не нарушая волшебства остывающей ночи. спальня пока что хранит ее пленительный дух, Немного смягченный предрассветной прохладой, и он будто бы даже питает тело сквозь поры, протамливая его в витающих запахах, чтобы в нем задержались воспоминания о сладостном таянье, когда они бесконечно чужими столкнутся в таверне.

ресницы расходятся неохотно, точно и правда со сна, и Дилюк привстает, сбросив огниво волос на плечо, что неравномерно просело и полностью скрылось в взвихрившемся пламени.
- как и ты.

в голосе Рагнвиндра недовольство усталости, такой одинокой и древней, что никак не вмещается в смертную жизнь. Уже к вечеру говорить будет легче, но в свежести ощущений на коже любое слово раскладывается на неуклюжие звуки и как никогда косноязычной становится речь, выдаваясь недоверчиво коротко, не давая за что уцепиться в ответ.

Дилюк краем жмет губы. Все, что он может сказать - очевидно, а в неловкости посткоитальной рассудочности ничего другого не строится, затухая в горле быстрее, чем доберется до связок. Даже взгляд не хочет пересечься со взглядом. ему удобнее на смуглых запястьях, невесомо опавших над клетчатым полем, и в неразличимом просвете меж пальцев, что, потянувшись, коснулись и тут же слетели с тиары фигуры. Чужими. Чужие. Пальцы с руки незнакомца, который, явившись средь ночи, в развеянных чарах обязан исчезнуть к утру.

— Найти каких-нибудь несчастных и запытать их до смерти, это же очевидно, — Трилла пожала плечами, сохранив невозмутимый вид, несмотря на подступившее раздражение и желание закатить глаза. — От старых привычек тяжело избавиться.
Ладно, было глупо ожидать, что после всего ей позволят свободно бродить по округе и заниматься чем вздумается. Она сама бы не позволила. Поэтому тяжело вздохнула, сложив руки на груди и подавила уже готовый сорваться с губ упрёк в его адрес — в конце концов, Кэл вытащил её из того ада и, оглядываясь на всю историю их знакомства, право на паранойю имел как никто другой.
Вот так просто, без ядовитых шпилек в адрес лицемерных джедаев — норму по ним она уже выполнила во время прошлых встреч.
— То же, что нужно всем нам? Информация. Мы на незнакомой планете, — сказала Трилла таким тоном, будто наивному юнлингу объясняла, почему даже выключенный световой меч нельзя держать эммитером к себе. К его здравому смыслу она пыталась воззвать вполне искренне: хотелось верить, что при всём сумасбродстве, зачатки такого у Кэла, всё же, были. — Мы ничего не знаем о том, какая здесь обстановка. Даже есть ли здесь Империя. А я неплохо скрываюсь, знаю, как работает имперский розыск и не хочу, чтобы Вейдер за спиной снова оказался сюрпризом.
Упоминание ситха отозвалось в зарубцевавшейся ране эхом боли, но она отмахнулась от неё.
Хвост из джедая-недоучки ей, конечно, энтузиазма не добавлял. Так повелось, что Трилла привыкла работать одна. Она была уверена в своих способностях, не питала иллюзий насчёт собственных слабостей и уже научилась находить между всем этим хрупкий баланс, позволявший выполнять работу быстро и чисто. Кэл оставался неизвестной переменной даже будучи изученным ею вдоль и поперёк по личному делу и во время дуэлей. Куда более эмоциональных, чем ей бы хотелось.
— Ты можешь пойти со мной, если так этого хочешь, — произнесла она наконец, взвесив все «за» и «против» и проигнорировав почти приказной тон, которым пожелание сопровождать её было высказано. — Только не мешайся и делай как я скажу.
Прежде, чем он начнёт спорить, Трилла добавила безапелляционно:
— Это не вопрос доверия ко мне, это вопрос выживания.
Крифф, ей, определённо, стоит сделать что-то со своей социализацией. Угрожать она не думала, но слова прозвучали так, как прозвучали.

Если бы он сейчас попался копам, это было бы что-то. Здоровенный пак явно не с мукой на заднем сидении, небрежно прикрытый курткой, сулил водителю много всего интересного, начиная от путешествия в ближайшее отделение в приятной компании, заканчивая головомойкой от отца, которую Диего, несомненно устроит сыну, потерявшему всякое подобие осторожности. Он отправил Тьяго в Калифорнию не чтобы тот подставлялся, тем более так тупо, но... Сложно не поддаться соблазну и не воспользоваться преимуществом своего положения. За кило кокаина, чистейшего и абсолютно бесплатного, многие бы удавились, а Тьяго предоставилась возможность урвать в личное пользование такой вот подарочек из новой партии ещё совсем без примесей. По сути, такого количества кокса ему бы и не надо, но идея родилась в голове сама собой, как только Бето заикнулся, что может подогнать из новой партии. Отец Тьяго убил бы. Хано, впрочем, тоже. За то, что учит Джину плохому, но ни того, ни другого здесь нет, а Джина в последнее время держит себя, словно монашка из монастыря, пресекая со стороны Тьяго всё, что хоть немного кажется ей слишком.
Любой другой на месте Сантьяго бы затормозил, одумался и перестал предпринимать попытки пробиться сквозь глухую оборону. Нельзя отрицать, что он сам какое-то время переваривал новость, прокручивал в голове всё, что было между ними, и пытался совместить это с новой правдой. И дело было даже не в этой самой правде, неправильности или раскаянии, скорее наоборот. Тьяго думал о Джине и не встречал в себе никакого сопротивления, чувства вины, желания оставить всё в прошлом. Он думал о Джине и понимал, что ничего не изменилось. Как будто их родство, которое так неожиданно подтвердил отец, совершенно ничего не значило. Впрочем, оно действительно ничего не значит. Всё осталось прежним. Его всё также тянет к ней с такой силой, что этому невозможно сопротивляться, и желания сопротивляться никакого нет, потому что он хочет её также неудержимо, её запах всё также кружит голову, а время рядом с ней будто останавливается, как останавливалось всякий раз, когда Тьяго тайком шесть лет назад ночами пробирался в её спальню.
Свернув на придомовую парковку, Алонсо останавливается на своём обычном месте, выходит из машины и окидывает взглядом здание, тут и там усеянное белёсыми пятнами освещённых в темноте окон. Вообще, у него есть свои апартаменты недалеко отсюда. Просторная квартира с панорамными окнами, откуда по утрам открывается прямо-таки киношный вид на рассвет, но куда чаще Тьяго можно поймать здесь, у Джины. Он проводит у неё свободное время, ночует почти каждую ночь, готовит завтраки им обоим и ведёт себя так, будто живёт здесь. По факту, так и есть, учитывая, что он успел половину своих вещей перетащить в пентхаус Джины. Сестра же его не выгоняет, несмотря на то, что временами он совсем наглеет - пройтись от душа до спальни без одежды и полотенца для него обычное дело, особенно если она наверняка попадётся ему на пути, равно как и не утруждать себя купальными плавками, если ему приспичит полезть в бассейн. Ухмылка сама собой появляется на губах, Тьяго почти заботливо укутывает пакет в куртку, ставит машину на сигнализацию и направляется в сторону входа.
Он знает, что Джина испытывает всё то же самое. Знает наверняка и видит это в каждом её усталом вздохе, когда Сантьяго в очередной раз беззастенчиво запускает руку ей под одежду, обнимая. Она всячески старается показать, что не даст ему зайти за определённые границы, но его не проведёшь. Их поцелуй он помнит слишком чётко, несмотря на то, что они оба были под действием марихуаны. Ощущения настолько яркие, что Тьяго буквально физически ощущает её губы на своих всякий раз, как вспоминает ту ночь, и всё было ровно таким же, каким было и шесть лет назад. Поначалу невинное прикосновение, перерастающее в жадный поцелуй, от которого всё внутри мгновенно вспыхивает, крепкие объятия, руки под одеждой, нетерпеливо скользящие по коже - если бы их не прервал отец, так не вовремя постучавший в дверь, они вряд ли бы остановились. Тьяго всегда знал, что между ними ничего не изменилось, и как бы Джина не хотела сделать всё "правильно", она не может заставить себя испытывать "правильные" чувства. Пока сестра училась в Америке, они могли разговаривать по видеосвязи часами напролёт, а стоило им увидеться в живую, они точно также, как и прежде, не отлипали друг от друга. Притяжение чувствовалось во всём, каждый раз, как они обнимались, валяли дурака, принимаясь щекотать друг друга, сидя на диване, дурачась в бассейне и проводя вместе вечера на террасе, укутавшись вместе в один плед. Она всё ещё была его девочкой и всё ещё знакомо задерживала дыхание, когда Тьяго как бы невзначай клал ладонь ей на ногу. А та ночь в день неудачного похищения... Она была просто лакмусовой бумажкой. Просто стало совсем очевидно, что они пытаются провести сами себя, оставляя друг друга на "правильном" расстоянии. Сейчас ситуация похожая, Джина прячется от него, пусть и не буквально, но не даёт себе свободу. Хорошо, что она не знает правды. Это, наверное, нечестно по отношении к ней, но понятно, что она тогда бы вовсе закрылась. Узнать, что несколько лет кряду ты спала с собственным братом, хах? Они, конечно, только единокровные, и матери у них разные, но Джина прекратила их отношения даже из-за того, что она приёмная, легко предугадать, что было бы, если бы она увидела всё, как есть.
В лифте Тьяго нажимает кнопку последнего этажа, подмигивает своему отражению в зеркале и удобнее перехватывает пакет в руках. Если подумать, он действительно вечно учит сестру плохому. Так уж повелось. Интересно, она вообще когда-нибудь пробовала кокаин? Если нет, опять Тьяго будет первым. Эта мысль заставляет его невольно усмехнуться, и отражение тут же усмехается ему в ответ. Он уже предвкушает её реакцию - заваливается брат к ней в апартаменты со здоровенным пакетом порошка и предлагает устроить пусть и не оргию, но масштабную кокаиновую вечеринку на двоих. Тьяго представляет её лицо, это почему-то его веселит, и он не сдерживает короткий смешок, шагая по просторным комнатам пентхауса, погружённого в полумрак приглушённого света. Воздух здесь свежий благодаря кондиционерам, и Тьяго вдыхает полной грудью с каким-то облегчением - несмотря на позднее время, на улице всё же душно.
Он обнаруживает сестру за ноутбуком, что-то сосредоточенно изучающую на экране, и засматривается на то, как Джина в задумчивости водит по приоткрытым губам ручкой. Вроде бы простой механический жест, но Тьяго на несколько секунд замирает до тех пор, пока девушка не обращает на него внимание и не ловит его взгляд. Слишком откровенный, конечно, но для неё это наверняка даже привычно.
- Всё продолжаешь играть в секретаршу? - ухмыльнувшись, спрашивает Тьяго, бросает укутанный в куртку пакет на диван и медленно подходит ближе. - Что на этот раз, нужно закупить партию ручек?
То, что Джина сейчас помимо основной своей деятельности занимается всякой мелкой ерундой вроде сбора статистики или организационной мелочью для лейбла, Тьяго почему-то тоже веселит. Забавно, как она всякий раз реагирует, стоит ему снова назвать её секретаршей - устало вздыхает и принимается не то оправдываться, не то терпеливо объяснять далёкому от этой части отцовского бизнеса брату, что в её обязанности не входит закуп канцелярии. Тьяго всё это, конечно, прекрасно понимает, но разве это должно ему мешать?
Подойдя к сестре со спины, Тьяго упирается рукой в спинку стула, наклоняется, заглядывая в ноутбук, даже читает пару строк и замечает чей-то открытый канал на ютубе, но мгновенно теряет к ним всякий интерес и как бы невзначай скользит кончиком носа по виску Джины. Вдыхая знакомый, до одури приятный запах, Тьяго невольно прикрывает глаза и замирает, уткнувшись девушке в волосы. Он стоит так какое-то время, наверное, как всегда, неприлично долго и не спешит отстраняться и делает это только когда Джина немного отклоняется в сторону сама. Взгляд, впрочем, сам собой тут же падает на вырез топа, не открывающего ничего чересчур личного, но показывающий достаточно, чтобы можно было зацепиться. Иногда Тьяго кажется, что Джина его подначивает. Может, неосознанно, и он просто видит то, что хочет видеть, просто ему приятно так думать.
Когда Тьяго наконец смотрит ей в глаза, то встречает привычный взгляд и ухмыляется.
- Что? - между тем, совсем невинно спрашивает он и косится на открытый ноутбук. - Сейчас я покажу тебе, как оставлять недоделанные дела на завтра.
Вслед за этим Алонсо тянет руку к компьютеру и опускает экран, отправляя его в спящий режим - нечего работе мешать планам.
- Вот, - лучезарно улыбается Тьяго, словно и вправду сделал что-то полезное и многозначительное. - Не благодари.
Прежде, чем выпрямиться, он слегка кусает Джину за ухо, отходит и довольно тянется, подняв руки над головой. Хорошо, что телохранитель сестры живёт отдельно, иначе пришлось бы придумывать, как его выпроводить, испортил бы ещё весь вечер.
- Я придумал нам занятие на вечер. - Тьяго стаскивает с себя рубашку, оставаясь в одной майке, бросает её на диван, потом поворачивается к сестре и, подмигнув ей, падает туда же, тут же сползая по спинке.
Какое-то время он держит паузу, хитро глядя на Джину, кладёт руку на скрытый курткой пакет и принимается рассеянно хлопать по нему ладонью.
Джине нужно расслабиться. У самого Тьяго в последнее время тоже полно дел, и ему пришлось в какой-то мере побывать в отцовской шкуре, налаживая дела в Калифорнии, а сил на это уходит немало, моральных в том числе, но, что греха таить, цель у сегодняшнего мероприятия совсем не в собственном расслаблении. Ну, может, отчасти.
- Нам понадобится чайная ложка, это самое главное. - Алонсо принимается загибать пальцы по мере того, как называет пункты. - Потом то, что найдём в холодильнике и, может быть, то вино, которое купили на прошлой неделе. Как пойдёшь.
Он небрежно взмахивает рукой, кладёт её на спинку дивана и широко улыбается Джине. В каждом его движении будто чувствуется уверенность во всём, что он делает, и, в общем, так оно и есть. От предвкушения Тьяго немного ёрзает на месте, потом садится ровнее, подаётся вперёд и указывает на девушку пальцем.
- Если угадаешь, что я придумал, то...
Сантьяго морщит нос, затем вытягивает губы трубочкой в задумчивости и снова машет рукой.
- Потом придумаю, как угадаешь. - Он пожимает плечами и, щурясь, смотрит на Джину. - Ты же завтра никуда не собираешься?

Прикрыв плотнее окно, Дилюк обернулся на голос братика. Да, ему не сложно называть мальчика братом прямо с порога, в этом ничего странного нет, как ему казалось. Отец же сказал к нему относиться, как к брату. Комнату выделил, сказал, что и образование будет вместе с Дилюком получать. Выходит они на равных, да? Хотя априори они не могли быть на равных, но разве ребенок будет о таком размышлять? Чуть позже, когда подрастет, он сможет сделать какие-то выводы.

- А? Остаться? С радостью! - мальчика даже не требовалось уговаривать. Он будто только и ждал заманчивого предложения остаться. Так выйдет побольше пообщаться. Кажется, новый жилец поместья Рагнвиндров чувствовал себя чужаком. Может даже его пугала непогода? Девочки как-то рассказывали про жуткие молнии на небе, которые их пугали, а Дилюк говорил, что станет рыцарем и сможет всех защитить. Рыцари ничего не боятся. Безупречные, как сверкающие доспехи, которые они носят.

- Ты боишься грозы? Не переживай. Она скоро пройдет, - он пытается приободрить, присаживается рядом на край кровати, упираясь ладонями в коленки. Дилюк частенько наблюдал за взрослыми, как они справлялись со своими страхами, какими-то придуманными взрослыми проблемами. Отец обычно не показывался на глаза, закрываясь в своём кабинете или уезжал по делам в командировку. Чем он там занимался? Иногда возвращался в весьма приподнятом настроении. Видел, как кто-то решал свои проблемы с помощью алкоголя, живительная вода. Отец всегда говорил: пока люди не научатся решать свои проблемы и радоваться без вина, наш бизнес будет продолжать процветать. Виноградники он свои любил. Дилюку они тоже нравились, особенно, бегать и ловить кристаллический бабочек.

- Хочешь я останусь с тобой на всю ночь, - он не спрашивает, а предлагает. Спать не сильно хотелось и они могли чем-нибудь заняться. Скорее всего служанка заглянет к нему в комнату и обнаружит пустоту, а потом найдет его с Кэйей. Непременно доложит отцу, но это ничего страшного. Наоборот, хороший знак, что мальчики подружились, ведь этого хотел владелец винокурни, когда взял к себе безродного ребенка? Или преследовал какие-то свои взрослые цели. Может он замечал, что его сыну не хватает общения, а обстоятельства так сложились, что подвернулся найденыш. Отец ничего не рассказал откуда Кэйя взялся. Просто привёл в дом. Он казался с самого начала немного напуганным и молчаливым. Не совсем понятно разговаривал, но Дилюк пытался разбирать его слова.

Честно сказать, Дилюк испытывал интерес к ровеснику. Хотелось расспросить откуда он. Где его дом? Отец занимался бизнесом, поэтому частенько бывал в других регионах, больше всего посещая Сумеру и Ли Юэ. Привозил всякие диковинки оттуда. Дилюк любил послушать про других жителей Тейвата. Не так легко было разговорить отца. Он тоже хотел где-нибудь побывать, когда вырастет, но потом вспоминал, что собирался стать рыцарем. Столько всего у него впереди. Мальчишка обожал помечтать.

- А где был твой дом? - он все-таки решился спросить. Не смог удержать своё детское любопытство внутри, но потом, будто опомнился, совсем как взрослый серьезно добавил, - но если не хочешь, можешь не говорить. Это не важно, теперь твой дом здесь.

видно под ридером

[indent] это продолжается уже не первый день, она давно сбилась со счета, вот только за счастливыми улыбкам, что направлены на многочисленных родственников и друзей, что посещают этот двор [по факту фатош знает каждого на районе и каждый тут чей-то друг] она  м е д л е н н о   т о н е т, неосознанно. будто бы все еще захлебывается слезами на крыше дома, срывая голос и сбивая ладонь, с попытке доказать хоть кому-то - страдать будет она [сущий пустяк там, где за этим долгожданный мир в адане. несбыточная мечта, в которую когда-то поверили; потому что в их городе никогда не будет спокойно, как и в семье, особенно в семье, пока рамо не сделает шаг назад. фатош слишком хорошо знает брата - не сделает].

[indent] она принимает решение тяжелое, смотря как каменеет лицо рамазана, болью за сестру очерченное; так хочется до последнего верить, что он не допустит этого сумасшествия. вот, только, плата не так велика. всего-то одна разбитая душа, что возложена на благо. она, самостоятельно, камень к шее, тугой петлей привязывает, когда порог дома чужого, с тетушкой фидан, гордо переступает, бросает безразличное "evet" на согласие брака с господином неджати. расчет и только.

[indent] ты согласилась на этот брак, пришла в этот дом. не обольщайся, всего лишь пленница, товар разменный во благо. все ради семьи.

[indent] фатош пытается в жизнь свою старую, так долго холеную, и возведенную в предел мечтания, влезть, как в старую футболку из которой давно выросла и уже пора выбросить - не получается. словно с фамилией новой, ненавистной, в жизни меняется больше чем хочется показать/принять. что-то доселе неуловимое; где претящее ей - госпожа йылдырым, внезапно, нечто большее нежели кипа бумаг, которую пришлось сменить и дверь белая что старалась закрыть на ночь.

[indent] она чувствует себя здесь чужой, под тенью апельсинового дерева, не собой прежней, лишь блеклый отголосок некогда живущей тут девушки, да знакомые черты. фатош, снова, ищет свой остров спокойствия [себя израненную лечит как умеет. собирает по осколкам], к матери льнет, в заботе ее греется; защиту от вопросов находит, на которые не может дать нужный ответ. ты счастлива девочка, что все закончилось? разум твердит - да. с вестями о смерти господина сулеймана//где-то между разговорами о бесчестном неджо, что-то внутри натягивается и рвется, той самой хлопковой нитью, хочется сорвать голос на протяжном -  н е т.

[indent] на жену брата своего не смотрит, сибель вызывает лишь жгучую злости волну [она руки подрагивающие деть не знает куда, глаз не сводит с того, кто уложил голову ей на ноги. пожалуй впервые смутно осознает, что он поломанный. сестра его старшая совсем не горюет, с чего бы делать это ей? фатош даже представить страшно случись что с кем-то из ее братьев. сибель совсем другая, от этого больно даже ей. оттого тугой ком не дает вздохнуть. его нет. пальцы дрожа замирают над знакомым номером, что не успела стереть. его нет] злоба палит изнутри, подобно напасти в самую засушливую пору. ей не хочется объяснять рамо, почему же взгляд глаз ее зеленых оседает на коже чужой пожеланием проклятия, под цепким взглядом тетушки фидан. та словно под кожу ей пробирается, выворачивает наизнанку, будто бы знает наверняка, какие мысли в голове фатош крутятся, не дают и вдоха сделать ни во сне, ни на яву. сколько гнать от себя ни старается, стоит всего лишь зажмуриться - глаза чужие темные, колодцы бездонные, в которых утонуть проще простого. фатош собой гордится, губы кривит свои и бросается, без разбору, скалит зубы, выплыла. выгрызда свободу. выдрала. на самом деле нет - ко дну пошла. руками чужими, обманчиво заботливымм, утянутая.

[indent] и ей бы радоваться, как и всем в этом доме, греться в лучах послеполуденного солнца, есть приготовленную матушкой еду, улыбаться, да на кольцо столь долгожданное любоваться. боз глаза свои щурит, от гордости в улыбке расплывается, словно не она на своих плечах тащила их отношения, слепо веря в любовь взаимную, вдоволь наподчеванная его сладким - обязательно поговорю, розочка.

[indent] невестка смотрит слишком пристально, будто бы знает от чего она, фатош хмурится и вздрагивает, стоит их калитке хлопнуть [вдалеке услышать гул мотора, позволение рамо въехать на территорию района] она ладошки прячет в рукавах растягутых, да кольцо простенькое, когда-то столь желаемое [она спешит себя убедить, что ничего не изменилось. вранье] в тумбочке прикроватной. растирая след от тонкого обруча, что в палец врезается, словно жжет постоянно, выбросить хочется. внутри чувство прескверное поселяется, словно предела себя. и не только. девушка от мыслей подобных отмахивается, как некогда отмахнулась от слов, что не таили в себе надежду, лишь обреченность [ ладонь в защите выставленную - не говори ничего. мольба упущенная - не делай больно]

Fatoş, ben sana aşığım

[indent] она пальцами в плотную бумагу впивается, почти режет о края ровные. в слова не вчитывается, итак знает, ведь так и не смогла когда-то подписать - не было времени. сейчас - нет смысла. документы на развод, столь вожделенные, сейчас к груди прижимает, спрятать старается, ранним утром выпорхнув из дома своего, подгоняемая: куда-то собралась, девочка? голосом аффет, что конечно же знает все наперед, цепляется взглядом за бумаги, да головой качает на плеча поворот, ничего не значащее от фатош - по делам [ фатош девочка взрослая, держать ее никто не будет. вот, только, тревожно невестке от того, что одна она отправляется в дом бесчестного, коим давно окрестил его муженек хасан].

[indent] она полной грудью воздух вдыхает, до боли и онемения, словно слишком долго была под водой, сжимая ладони свои, что покоятся на коленях, пока такси увозит ее все дальше от родного района, который внезапно ей стал чуждым. вот, только, мысли подобные разъедают изнутри, оттого гнать их усиленно пытается, хмурясь своему отражению в стекле автомобильном, [и придет же тебе такая глупость в голову, девочка] смотря как меняется знакомый вид из окна, стоит им пересечь мост и свернуть в переулок.

[indent] фатош ловит на себе взгляд таксиста, что уточняет адрес который, думала никогда больше не произнесет. потому что все наконец-то закончилось - она свободна [почти] но, снова, едет туда, где, казалось, ноги ее больше не будет по собственной воле. в очередной раз ловит себя на мысли, что никогда не стоит делать поспешных выводов и принимать решения.

[indent] фатош в очередной раз взгляд бросает на свидетельство о браке, что в папке с документами оставлено - можно ли считать/чувствовать себя вдовой, если брак фиктивный? [гонимая тоска только сильнее впивается когтями, скребети выдирает куски. крошит кости, что выть хочется уже не фигурально. лишь бы эта боль прошла] можно ли требовать от госпожи неслихан свидетельство о смерти ее любимого сына, не ожидая что тебя выставят за дверь силой? в обоих случаях кая твердит себе "да" только приближающая определенность в ее жизни, к которой так стремилась, не приносит долгожданной радости.

[indent] стоит сомкнуть веки - перед внутренним взором растерянное лицо: к чему такая спешка?//я беременна. в тот момент фатош слишком остро чувствует, что жестоко выбивает почву у него из-под ног. трусливо прячется за улыбкой натянутой и взглядом пристальный, в конце концов не ее проблема, что он себе что-то там придумал. аффет цокает языком, не удивительно, что неджо на что-то надеялся, вы жили под одной крышей - фатош трусливо сбегает, за водой, по ступеням вихрем спускается, словно есть в ней силы обогнать чувство вины, забыть взгляд чужой, карий, растерянный.

[indent] - госпожа, мы прибыли, - фатош и так это знает, только с трудом находит в себе силы выйти из салона такси, роняя поспешную просьбу "подождать". все еще боится не оставить себе отхода, словно стоит ей переступить порог и кованные ворота закроются с грохотом, отрезая путь домой.

[indent] охрана напрежена, но молчаливо пропускает и ей бы задуматься, только с трудом верится своей удаче. еще пара шагов и можно забыть все это как страшный сон. [вот, только, не признается фатош никому//даже себе не получается, что сильнее любых кошмаров ее пугает растерянность на лице неджо, там в коридоре больницы, когда впервые почувствовала это желание окликнуть, остановив].

[indent] знакомый коридор встречает неестественной тишиной, будя внутри нее острое желание проскочить наверх, не привлекая внимание матери неджо, что цепкими пальцами больно впивается в предплечие, всеми силами стараясь показать, что ей здесь не рады, чтобы там не придумал ее сын. вот, только, его больше нет - эта мысль ударяет больнее, чем хочется признать. она губы свои плотно сжимает - госпожа неслихан? - взгляд халефа хмурый, словно тот пытается угадать, что еще может выкинуть заправщица, которая и так набралась наглости появиться в доме йылдырымов, кивок в сторону кухни дает понять о местоположении хозяйки, на большее фатош и не рассчитывает, слишком напряжена, поглощена мыслями о встрече с бывшей свекровью.

[indent] шаги ее уверенные сбиваются у самого входа в кухню, она буквально чувствует этот пристальный взгляд на своей спине, со свистом втягивая воздух, пытаясь найти в себе это чувство вечного сопротивления деспотии имени неслихан йылдырым. не находит. трусливо сжимает плотную бумагу пальцами, до белеющих костяшек, вот только голос не выдает, что раньше бороться было проще, потому что, неосознанно, она полагалась, знала - за плечом неджо. его здесь нет и дом, словно, дышит по другому.

[indent] - госпожа неслихан, я пришла закрыть вопрос касающийся брака с вашим сыном, - покойным ныне сыном - так и не срывается с губ, словно фатма еще не готова это принять. между ними ни слов приветствия, ни соболезнования. их боль слишком разная, чтобы они могли с уважением отнестись к друг другу. она взгляд свой зеленый поднимает на женщину, чувствуя уходящую из-под ног землю. неслихан продолжает скалиться как зверь загнаный, что готов броситься на противника [горло разодрать зубами] где-то на переферии фатош слышит как падает на пол чайная ложка, вот только ее взгляд не отрывается от черт знакомых. н е в о з м о ж н о, она с ума сходит, кажется.

[indent] - неджо? - она на имени чужом срывается, уже не пытаясь скрыть постыдную дрожь в нем, до конца не веря чье имя срывается с губ. взглядом ищет хоть что-нибудь, что оправдает ее помешательство. в реальность происходящего верится с трудом, даже когда жмурясь считает мысленно до десяти, пытаясь согнать морок.

[indent] вот, только, неджати йылдырым не плод воспаленного воображения - ускользать совершенно не хочет, в отличии от ее сознания.